Село ижма физико географические условия. История ижмы

Ижма село Архангельской губернии

Ижма, село Архангельской губернии - село Архангельской губернии, Печорского уезда, Могченской волости, в 856 верстах от г. Мезени и в 100 верстах от уездного центра села Усть цыльмы, под 65°1 северной широты, на правом берегу реки И., в 60 верстах от слияния ее с Печорою. Население … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

Ижма - Ижма: Ижма село в Ижемском районе Республики Коми. Ижма деревня в Приморском районе Архангельской области. Ижма река в Приморском районе Архангельской области Ижма река в Коми, левый приток Печоры. Ижма река в… … Википедия

Ижма (Коми) - У этого термина существуют и другие значения, см. Ижма. Село Ижма Страна РоссияРоссия … Википедия

Ижма - (Изьва) с., центр Ижемского р на. Расположено на возвышенном прав, берегу р. Ижмы. Село названо по реке Ижма (Изьва), лев. притоку Печоры. Дл. 530 км, по другим данным 512 км. Берет начало в южн. части Тиманского кряжа, у плато Нальдöгкерöс и… … Топонимический словарь Республики Коми

Ижма - Ижма, село в Республике Коми, центр Ижемского района, в 544 км к северо востоку от Сыктывкара. Расположено на реке Ижма (приток Печоры), в 93 км к северо западу от железнодорожной станции Ираёль. Население 3,6 тыс. человек.Основано в 1867. Жители … Словарь "География России"

Населённые пункты Республики Коми - Название Тип НП Район Сельское/городское поселение Население (Перепись 2010) Абезь деревня Городской округ Инта 117 Абезь посёлок Городской округ Инта 478 Аджером посёлок Корткеросский район Пезмег 774 Адзьва деревня… … Википедия

И́жма (коми И́зьва) - село в Республике Коми. Административный центр Ижемского района.

Достопримечательности

В Ижме и соседних сёлах сохранилось большое количество старинных деревянных изб XIX - начала XX веков и несколько церквей того же времени.

Географическое положение

Расположено в центральной части республики в 400 км к северо-востоку от Сыктывкара, в 150 км к северу от Ухты, на берегу реки Ижма.

История

С 1922 года по 1929 год Ижма была административным центром Ижмо-Печорского уезда. До этого входила в состав Печорского уезда.

Ижма – крупное село на реке Ижма, расположенное на севере Республики Коми. Село основано в 1567 г. Большую часть населения Ижмы и окрестных сёл составляют этнические коми (особая этнографическая группа – коми-ижемцы). До середины XX в. основной отраслью хозяйства в Ижемском крае было оленеводство. Сейчас оно уже не играет такой роли, как прежде, но по-прежнему сохраняется. До настоящего времени в Ижме сохранились богатые фольклорные традиции народа коми.

Известные уроженцы

В селе родились:

• Семяшкин Гавриил Прокопьевич (1888-1937) - Герой Труда.
• Ануфриев Александр Александрович (1926-1966) - бронзовый призёр Олимпийских игр 1952 года

Население

• 1959 год – 2 495 человек
• 1970 год – 3 090 человек
• 1979 год – 3 253 человек
• 1989 год – 3 595 человек
• 2002 год – 3 786 человек
• 2010 год – 3 753 человек

Ижма — село на правом берегу реки Ижмы, центр Ижемского р-на, древнейшее коми селение на реке Ижме. Люди жили на Ижме ещё в древности; неподалеку от села Ижмы археологами обнаружены 2 древних поселения, одно из них относится к VIII — III вв. до н. э. Село Ижма возникло в 1567 — 1576 гг. Побывавший здесь в конце XIX века архангельский губернатор А.П. Энгельгардт упомянул в книге о своей поездке старинную летопись Ижемской церкви; в ней говорилось, что Ижма возникла в 1567 г. (эта летопись не сохранилась). По другой публикации XIX века селение было основано в 1572 г. переселенцами из Усть-Цильмы, но документально это не подтверждается. В платежной книге 1575 г., в которой есть описание всех селений и угодий нижней Печоры и Ижмы, об этом населенном пункте не упоминается. Первые сведения о его существовании относятся к 1576 г.: в сохранившихся архивных документах упоминается Ижемская слободка — нынешнее село Ижма. Его основателями были коми, переселившиеся сюда с Выми и верхней Мезени.

Слободка быстро росла. Основанная позже Усть-Цильмы, она через некоторое время значительно превзошла ее по числу жителей. В 1638 г. в Ижме насчитывалось 37 крестьянских дворов, а в 1646 г. — уже 65. более подробные сведения о населении Ижмы относятся к 1679 г. Тогда в Ижемской слободке имелось 5 дворов церковнослужителей, 52 крестьянских и 6 нищих дворов. Ижемцы носили следующие фамилии: Сметанин, Филиппов, Истомин, Хозяинов, Терентьев, Кучкасов, Канев, Анофриев, Вокуев, Дуркин, Витязев, Артемьев, Родионов, Беляев, Загибалов, Пигалин, Поздеев, Нечаев, Кучеев и др.

Большинство населения составляли коми, но жили здесь и представители иных народов. Так, русскими по происхождению были Константин Маркович и его племянник Федот Петрович Рочевы, получившие свою фамилию от местных коми жителей («роч» — «русский»). Герасим Ананьевич Чупров с сыновьями Кириллом и Проней переселился в Ижму из Усть-Цильмы в середине XVII века. С Пинеги в Ижму пришел крестьянин Пантелей Иванович (его фамилия не указана), из Пустозерска — Тимофей Матвеевич Кожевин и Лука Афанасьевич Голубков. В слободке поселилось и несколько ненцев («новокрещеные самоядины»).

Еще 10 крестьянских дворов запустели во время голода 1655, 1661 — 1662 и 1678 -1679 гг., вызванного сильными неурожаями, от которых пострадал весь Север России. В 1661 г. ижемцы жаловались, что у них «хлеб не родится, и погибаем хлебною нужею, питаемся… травою». В 1678 г. очевидец сообщал: «Жители… гладом тают и умирают… и такая нужда в сей стране повсюду на…Ижме, Усть-Цильме и на Пустозерском остроге». Часть владельцев опустевших дворов умерла, другие бежали из Ижмы, туда, где надеялись найти избавления от нищеты и голода: А. А. Филиппов « сшол от голоду в Пермь Великую», С.Ф.Кузьминых « умре, а дети ево сошли в Сибирь, да ево ж сын Тимошка в стрельцах в Пустозерском остроге», К.И.Бабиков… «от голода сшол в Кевролу (на Пинегу) з женой и з детьми…»

Ижемцы сеяли рожь и ячмень, но своего хлеба им не хватало, приходилось покупать его втридорога у приезжих купцов. Важное значение в хозяйстве местных жителей имела рыбная ловля. Семгу и семужную икру охотно покупали приезжие торговцы. Но особенно важную роль играла охота, главным образом пушная. Жители Ижмы промышляли соболя, песца, горностая, белку и т.п. Охотились они как в угодьях на Ижме, так и в более отдаленных районах — на Печоре и в Зауралье. Московские купцы специально приезжали в Ижемскую слободку за мехами. Позднее Ижемцы сами стали ездить на ярмарки в Москву, Петербург, Новгород и другие города. С XVIII в. жители Ижмы стали заниматься оленеводством, внесли в него немало рациональных приемов и со временем стали самыми крупными оленеводами на Севере. В публикации 1865г. говорится, что в Ижме «редкий хозяин имеет от 500 до 1000 голов оленей». Завезя из Устюга молочный скот, Ижемцы вывели на его основе новую породу, причем столь удачную, что в середине XIX в. даже писали: «Ни в одном месте Архангельской губернии не приготовляется столь вкусное молоко и масло, как в Ижме…где можно делать сыры не хуже голландских».

Успешное в целом развитие хозяйства способствовало росту населения Ижемской слободки. До II пол. XVIII в. она была единственным селением на Ижме. Об Ижемской слободке (с XIX в. — село Ижма) писали как об одном из самых примечательных по своему многолюдству селении Архангельской губернии.

В середине XIX века, как пишет побывавший там путешественник, селение состояло из двух частей — Верхнего конца и Нижнего конца. На точке их соединения стали 2 церкви (на четырехугольной площадке). «Между домами — по обе стороны от церквей — тянется прямая и довольно широкая улица, с которой в разных направлениях смыкаются извилистые переулки. Широко распаханные нивы с двух сторон охватывают селение, а с третьей — небольшое болото, на котором построен мост, ведущий к сухому сосновому бору».

В 1838-1866 гг. происходили волнения ижемских крестьян, протестовавших против введения тяжелой дорогостроительной повинности. В 1820 г. в Ижме открылась церковно-приходская школа, впоследствии преобразованная в сельское училище для мальчиков, при котором в 1871 г. был открыт ремесленный класс. В 1873 г. появилось училище для девочек. Первые Ижемские церкви были деревянные, не раз сгорали при пожарах. Один из них, «истребивший большую часть домов и церковь», случился в 1700 г. В 1806 — 1828 гг. была построена каменная Преображенская церковь. В 1862 г. построили также новую деревянную церковь. В 1873 г. в селе насчитывалось 170 дворов, 1842 жителя. В конце XIX в. ижемцы переселялись за Урал (на Обь), на Кольский полуостров, где потомки переселенцев живут до сих пор. В 1897 г. в селе было 2166 жителей. В 1905 г. в Ижме имелось 277 дворов, 2746 жителей; в 1918г. — 365 дворов, 2400 жителей; в 1926г. — 458 дворов, 2195 жителя (941 мужчин, 1251 женщин). К 1970г. численность населения увеличилась до 3090 человек, к 1989 г. — до 3595 человек (1760 мужчин, 1835 женщин), из них 79% коми.

5. СЕЛО ИЖМА

Общий вид селения и характер зырян, по личным наблюдениям. - Быт зырян, домашний и общественный. - Река Ижма. - Первые выходцы и родоначальники. - Старинные бумаги. - Огородничество. - Национальный промысел зырян. - Борщееды. - Белкованье.

Поедешь ты в Ижму - увидишь там храмы Божии каменными и во всем благолепии угощать тебя будут по-купецки; станут тебе сказывать, что в Бога веруют, не слушай: врут! Тундра у них грехом на совести давно лежит. Смотри, не поддавайся же этим зырянам: плут-народ!..

Подобное предостережение и, пожалуй, наставление, сказанное мне за неделю назад добрым рассказчиком моим в Пустозерске, пришло мне на память именно в то время, когда передо мною открылась вся Ижемская волость, крайняя (по Печоре) в Архангельской губернии, со всеми своими наглазными мелочными подробностями. Не хотелось верить предостережениям этим на первых шагах и при первом взгляде, тем еще более, что действительность уверяла в противном. Правда, впрочем, то, что поразительными казались огромные каменные церкви с громким звоном, с громким, согласным пением на два клироса, с звонкими голосами дьяконов, с иконостасами, изукрашениыми сверху донизу образами в серебряных, позолоченных ризах, щедро облитых богатым светом, и с духовенством в глазетовых облачениях. Так везде, во всех селах Ижемской волости: в Сизябе, Мохче, в самой Ижме, и как нигде в других местах Архангельской губернии, исключая только самого губернского города, древних Холмогор и трех-четырех еще неупраздненных монастырей (не считая здесь необыкновенно богатого Соловецкого). Ижемские церкви все до одной вплотную были набиты народом, молившимся не старым крестом. Слышались в толпах этих и удушливый старческий кашель, и неугомонный плач и визг грудных малюток, и подчас звонкие, нескромные вскрики подростков. Виделись и те, и другие, и третьи: мужчины на правой стороне, женщины на левой, без исключений, по старому русскому обычаю. Между тем в большей половине архангельских сел и даже городов духовенство исправляет службы в пустых, холодных, со сквозным ветром церквах, едва не на ржаных просфорах, в полуистлевших ризах, при свете четырех-пяти желтых восковых свеч на всю церковь, при разбитом голосе дьячка, звучащем еще печальнее при такой печальной обстановке. Не так, далеко не так в богатых церквах Ижемской волости, где дома духовенства - лучшие дома в целом селении, где церкви решительно-таки несравненно богаче, чем в самом Архангельске. Где же справедливость в словах честно изжившего век, воспитанного в безыскусной, патриархальной простоте и уважаемого всеми соседями моего дальнего приятеля:

Станут они тебе сказывать, что в Бога веруют, не слушай - врут!

Первые моменты знакомства с Ижмой решительно не говорят этого, напротив, наглазною обстановкою доказывают совершенно противное. А между тем второе показание старика оказывается справедливым. Радушно встречает меня хозяин отводной квартиры, не позволяет пить моего чаю и, не шутя, ворчит на это предложение мое и чуть не бранится. Тащит он, суетясь как угорелый, снизу несколько тарелок: с баранками, с изюмом, с пряниками, с кедровыми орехами-меледой, откуда ни берет бутылку хересу, графин водки, и все это просит потреблять вместе, валить в кучу. Наливает густого, как пиво, дешевого чаю, просит сахар класть в стакан и как только возможно больще - не жалеть; обещает принести сливок, и приносит такие густые, о которых редко где имеют понятие в другом месте губернии, кроме Холмогор; божится, что обшарит завтра всю волость, чтобы достать лимону; обещает того, другого, всего... Неужели и после этого должно давать веру словам моего пустозерского приятеля? Нет, что - нибудь далеко не так!

Следующий день исключительно покушается разбить все оставшиеся сомнения, если не разбивает их окончательно: с утра являются один за другим седые, почтенные старики просить отведать их хлеба-соли и потом встречают на крыльце, и суетятся приветливо, и, видимо, чистосердечно. Не зная, чем занять гостя, потчуют меледой, горсть которой, без сноровки и привычки в полчаса не общелкаешь. Не зная, чем чествовать, ставят на стол осетрину - диковинку своего края, вывозимую из дальней Сибири, с Оби, вареные оленьи языки, оленьи губы, удивительно вкусные, редкие свои блюда, и квас, как лакомство, заменяющее здесь неведомое пиво. Семгой, как дешевой рыбой, они даже и не угощают и, оправдываясь, толкуют:

Непроваренная она не здорова, свежая скоро приедается.

По этой причине везде по Печоре для ухи (по-ихнему щербы) режут на мелкие куски и варят. Потом вываливают куски на лоток, солят и остуживают. В уху прибавят несколько горстей муки и снова варят.

Нарочно по твоего высокоблагородья на вечор олень колотлы, отведуй: оченно нам отлично буде! - приговаривают зыряне при этом бойким русским говорком, хотя и с неверным выговором слов и с неверными ударениями на них, делающими речь ижемцев похожею на цыганский говор дальней России. Самый язык зырянский, более, впрочем, приятный в устах женщин, чем мужчин, бьет ухо богатством неприятно-гортанных и шипящих звуков. За стол с нами женщины не садятся, - приносят только с низкими поклонами блюда и сейчас удаляются, не примолвив ни единого слова. Собеседники мои не пускают родного моего языка в исключительное употребление, при задаваемых вопросах обращаясь к сотрапезникам на зырянском языке. Пусть же они как-то подозрительно переглядываются и выпрашивают друг у друга ответов на эти запросы, обращенные исключительно к их житью-бытью, к оленеводству. Я готов на этот раз объяснить все это про свой обиход так: гортанность их языка тем, что он отрасль чудского; отсутствие женщин - старым вековым обычаем (доселе соблюдаемым) видеть в женщине исключительно рабыню, а не человека; страсть к родному языку - прирожденным правом всех народов.

Можно бы объяснить и переглядки, и косые взгляды, и их недоверчивость к вопросам, и их нежелание прямо и словоохотливее отвечать на них - тем, что зыряне большую часть года проводят в среде соплеменных семей и не привыкли к новым свежим людям. Пожалуй, даже, наконец, объясню это себе простою привычкою, родовою народною особенностью. Но несмотря на все это, ответы оказались многознаменательнее и важнее, чем казались на первых порах. В зтом деле, как и во многих других подобных, помог мне случай. Оставалось потом выследить его по горячим следам.

Дело происходило вот как:

Беседовали мы о разных мелочах вшестером, и результатом беседы нашей было: для них - то, что выпили два самовара больших-пребольших и общелкали большую, глубокую тарелку, насыпанную верхом кедровыми орехами, для меня - несколько скудных, впрочем, сведений...

Ижемцы мои заметно скрытничают, как будто чего-то опасаются, частенько переглядываются, вдруг круто переменяют разговор совсем неожиданно, и преимущественно в тех местах, где он принимает более оживленный характер.

Нет, что-нибудь да не так! - думалось при этом мне, избалованному, может быть, словоохотливостью и откровенностью недавно покинутых добрых пустозеров. Слова одного из тамошних: «Хитрый зыряне народ, ты смотри: не поддавайся им», - восставали, как живые, по-прежнему.

Хитрый народ вся эта «ижемца?»! - Так обычно называют всех зырян, присоседившихся своими селениями к русским печорцам гораздо позднее поселения последних на устье реки Цильмы. При этом собирательное имя, обращенное в собственное, с удержанием на последнем слоге, обязательно склоняется грамматически, с неизбежным печорским причокиванием, - говорят: «у ижемчей, в Ижемчах». Это слово совершенно вытеснило название зырян и па этот раз основательно в том смысле, что ижемцы на коренных зырян теперь мало похожи. Народное присловье, обозвавшее их «борщеедами», насмешкою этой не отделяет от устьцилемов: и эти, в стране, где плохо прививается огородничество, вместо капусты квасят и запасают впрок на зиму дикорастущие на лугах деделюшки или деделю (она же борщ, пучок).

Попробовал я обратиться с вопросом о том, существуют ли между зырянами какие-нибудь предания об их далеком прошлом, но получил в ответ немногое: что в чудских могилах, при устье Ижмы с Печорою, в горе находили лет тому 20 назад монеты, что попадаются там же мамонтовы рога (кости), хоть и редко; что есть-де крест по пути в Сизябу, на могиле Киприяна, одного из друзей Аввакума, сосланного сюда за раскол и которому отрубили здесь голову за то же самое; что в селении Усть-Ижмы есть поганый курган , на месте которого в досельную пору был чудский город; что раскапывая курган, нашли там копье...

Спросил я об истории и причинах выселения их, по преданиям, в дальнюю страну, из стран пермских - центра заселений зырян, по крайней мере, в то время, когда застали их на этом месте история и Евангелие, но собеседники мои как-то уж особенно дико переглянулись и замолчали все до единого еще сосредоточеннее и упорнее. Пришлось остаться на этот раз при тех же немногих сведениях: что грабежи и обиды казаков, ходивших через места их прежних селений у истоков Ижмы, в Яренском уезде Вологодской губернии, с верхотурскою казною в Москву, заставили их всем населением выбраться на благодарную, хотя и дальнюю местность устья той же реки; что население Ижмы увеличилось впоследствии выходцами из ближней Усть-Цильмы, - значительно населенной и сильной уже в то времн своими материальными средствами; к зырянину, выселившемуся сюда из Яренского уезда, из деревни Глотовой, присоседились братья Чупровы из Усть-Цильмы и с собою распространили право, данное грамотою Грозного Ластке, распространили на эту местность. Собственно же на ижемских зырян выслана была владетельная грамота царями Михаилом и Алексеем (в 1627 и 1649 гг.). Грамоты эти пропали. Взял чиновник губернатора и увез в Город (Архангельск). Селились здесь и самоеды, теперь утратившие свою народность и свой родовой тип под влиянием зырянского, который только некоторою смуглостью лица (и ничем другим, внешним) отличается от славянского. Здесь пролегала сибирская дорога при царях и Великия и Малыя и Белыя России самодержцах...

Старинные бумаги, уцелевшие в церквах и правлении от пожаров и крайнего невежества хранителей и попавшие в мои руки, говорят тоже немногое: одна повелевала давать только сотнику стрелецкому гребца и не давать того же простым стрельцам города Архангельска, идущим в Пустозерский острог, на том основании, что «они сами под собою грести могут». Второю - указом (1688 г.) царя и великого князя Федора Алексеевича - повелевалось уничтожение тарханных грамот на сальные промыслы в пользу - Троицкого Сергиева монастыря, доходы с которых от этого года должны были обращаться уже в государеву казну. Третьею - указом (1697 г.) царя Петра Алексеевича делалась память голове и целовальникам таможенного и кружечного двора, чтобы они, при недостатке в холмогорском вине, прикупили бы «где пристойно самою малою ценою без передачи». В четвертом свитке (длиною 4? сажени) подробно означаются правила таможенного сбора с проезжающих в Сибирь и обратно из Сибири русских и тамошних купцов (в Ижме была таможенная застава), указывается на некоторые злоупотребления, бывшие при этом деле, и приказывается вести книги, В пятом свитке, самом древнем из имеющихся у меня по времени, содержится указ царя Алексея Михайловича (1678 г.), которым велено было ижемцам везти лес и строить четыре острота для ссыльных в Пустозерск исторических раскольников: протопопа муромского Аввакума, симбирского Никифора, распопы Лазаря и старца Епифания. Из старинных же бумаг, сохранившихся в церковном архиве, более замечательною, сравнительно с другими, можно считать указ (1760 г.) архиепископа Холмогорского и Важеского Варсонофия, которым приказывалось разыскать попа, провинившегося в том, что он за пуд трески покрыл одного раскольника, освободивши его от исповеди и святого причастия. Архиерей приказал обрить ему за это полголовы и послать в Архангельский монастырь на вечную работу с тем опять-таки, чтобы, по прибытии его на место, обрить ему там остальные полтоловы и полбороды. Как видно по розыску, священник, испугавшись подобного решения, бежал и, как думают, в топозёрские раскольничьв скиты. Вот все сохранившиеся в Ижме старинные бумаги!..

После двух неудачных попыток наконец обратился я к своим собеседникам б вопросом о тундре и, не допытываясь прав их на владение ею, произвел, однако же, заметное волнение. Они заговорили скоро, поминутно искоса взглядывая на меня теми недоверчивыми, подозрительными глазами, какими встречают всякого нежданного и незнакомого человека, явившегося врасплох посреди закулисных, семейных занятий, принявших форму давнишней законности и обыкновенно скрываемых от чужого глаза. Смущается и попавший не вовремя. Так было и с нами. Ижемцы долго еще толковали на своем наречии, которое для меня уже не могло быть непонятным. Смысл его казался уже достаточно подозрительным для того, чтобы, сообразив дело, припомнить преследовавшее меня до тех пор предостережение пустозерского старика; что «тундра у ижемцев давно тяжелым грехом лежит на совести».

Теперь же считаю обязанностью своею досказать об ижемцах все, что привелось узнать в весьма недолговременное пребывание между ними.

Волость Ижемская, значительно разбогатевшая в недавнее время, имевшая еще в начале нынешнего столетия деревянную церковь (и только в одном селе Ижме), теперь имеет там три богатых каменных и еще четыре села. Во всяком случае, эти обстоятельства, свидетельствуя о достатке крестьян, несомненно указывают таким богатством на присутствие в характере жителей волости предприимчивости, толковости, находчивости, изворотливости - одним словом, всего, что характеризует,коммерческого человека, будь он даже и дальний печорец, удаленный от главных центров русской торговой деятельности. В последние десятилетия видали малицу ижемца и в Москве, и на Нижегородской ярмарке, и в костромском Галиче: является он здесь как представитель оптовой продажи скупленных на родине мехов и там же выделанных звериных шкур и лосин. Не гнушается ижемец и мелочной торговлей в меньших размерах по соседним печорским селениям, они доставляют туда все необходимое в деревенском быту и сбывают это с поразительной честностью и добросовестностью, нанесшими в последние годы значительный ущерб давнишней торговле пермских чердынцев. По всем вероятиям и наглазным приемам, с какими повели дело ижемские зыряне, можно наверное предсказать, что в недолгом времени Печора более не увидит чердынских каюков. Они уже и в последние два года значительно уменьшились в числе и в количестве привозимых ими товаров. Вот что говорят голые факты.

Следивши далее за присущими особенностями в характере ижемца, помимо его скрытности и подозрительности, невольно приходишь к не менее замечательной особенности его. Это - безусловная вера старым преданиям в быту домашнем и общественном, и в слепом повиновении их подробностям без оглядки, без дальних размышлений и строгого анализа по требованиям века и по неизбежной встрече и знакомству с жизнью столичной и больших торговых городов. До сих еще пор ижемцы, снято соблюдая, в большей или меньшей степени, затворничество женского пола, не пуская жен и дочерей своих на глаза всякого гостя (кроме крайне почетных), сохранили всю целомудренную чистоту нравов. Сравнительно с соседнею Усть-Цильмою (которая в этом случае значительное подспорье) Ижма в этом отношении поразительна во всем Архангельском краю, составляя удивительное, замечательное исключение. Сохраняя от старины некоторые игры и забавы: летом на лугах беганья взапуски, зимою катанья с гор, - ижемцы установили и твердо хранят обычай, позволяющий эти удовольствия девушкам отдельно от молодцев. Только оглашенные женихи имеют еще некоторое право (и то весьма редко) играть публично с невестами. И здесь, сговорившись с девушкой, жених не видит ее до самого дня свадьбы; та оплакивает свою волю и в роковой день является, закрытая фатой или платом. В этот плат завертывается ломоть, отрезанный от свадебного благословенного каравая. Ломоть этот съедается потом молодыми до брачного стола, в котором они не имеют права участвовать, ограничиваясь только потчеваньем гостей, между которыми всегда дорогой и счастливый тот, который явился в Ижму с чужбины: поэтому всегда стараются высматривать в толпе свадебных зрителей кого-нибудь из устьцилемов и пустозеров. Зырянка, сделавшись женой, становится с той поры и рабыней: если помощницей ее в трудных черновых работах бывают по большей части самоедки и бедные усть-цилемки, то все-таки уход за ребятами поглощает у нее большую часть жизни. Зыряне, как известно, плодятся изумительно, от достаточной ли жизни, или от постоянного почти пребывания отцов в среде семейств - решить это положительным образом нельзя. Но, чтобы нагляднее убедиться в том, стоит только обратить внимание на деревенские улицы в солнечный день и на церкви в большие праздники: все они до половины наполнены ребятишками.

Между другими остатками старины следует обратить внимание на обычай зырян в день Богоявления, после освящения воды, кататься с криком и возможно быстрее на лошадях и оленях кругом селения Ижмы и по улицам его. Этим, как говорят, прогоняют они злого духа, побежденного святым церковным обрядом.

Огородничество у ижемцев, в исключение с прочими печорцами, довольно развито: садят капусту, редьку, репу и лук, и часть овощей имеют возможность даже пускать в продажу печорским жителям вплоть до Колнинского погоста. Когда по северной России затевались картофельные бунты - ижемцы съездили за семенами и посадили его в своих огородах, и раздали своим родственникам.

Замечательно также то, что в языке зырян недавно явилось слово «грабить» всецело с русского языка, до тех пор не вызывавшее необходимости. Как известно, ижемцы десять лет тму назад не употребляли замков, заменяя их удобно деревянными задвижками, и то исключительно для блудливой рогатой скотиы. Теперь и между ними стали появляться воры, по-своему хитрые. Так раз являются к богатому мужику двое из соседей просить чего-то в продажу. Разговорились. Как будто назло им является другой (не участник дела) просить пимов. Хозяин посылает жену свою поискать на чердаке лишних, и та, вместо пимов, ухватилась за ноги в пимах. Мошенник зарылся там в малицы, надеясь обобрать все в то время, когда его соучастник будет растабарывать с хозяином. Впрочем, в последнее время некоторые попытки злых людей неоднократно венчались успехами. Вообще старожилы жалуются уже на порчу нравов и начавшееся пренебрежение к коренным обычаям: на повсеместно распространившееся, особенно между молодым поколением, курение табаку, на излишнее употребление вина и водки до буйного, опьянелого состояния, на частое посещение ими усть-цилемских раскольниц. Указывают даже на некоторых из своего женского населения с крайним недовольством и презрением. Все-таки по-прежнему в большие праздники ходят они по родным угощаться чаем и обедом. Тещи потчуют зятьев своих сметаной, намечая в чашке предварительно по три раза крест ложкой. По-старинному, богачи, снабжая деньгами взаймы своих бедных единоплеменников, заговаривают у них честное слово не сказывать о том никому на том соображении, что бедняк знает богатого и без повестки, с нуждой своей придет к нему. Обвесившись зеркалами и картинами, выкрасивши полы свои краской и обив стены московскими обоями, зыряне все-таки бросают куда ни попало скорлупу орехов и сигарные окурки, предпочитают снять с блюда приглянувшийся жирный кусок прямо пальцами, хотя и давно уже высмотрено ими и приложено к делу употребление ножей и вилок. По-прежнему же они около Николина дня (6-го декабря) сгоняют к селению своему оленей, бьют их из ружей, полагая в том потеху и истинное свое наслаждение. По прежнему и истинному обычаю они привязывают к церковной ограде тех оленей, которых жертвуют на увеличение церковного благолепия. Пожертвованные олени, лошади, бараны и телята при окончании службы продаются церковным старостою желающим, а вырученные деньги поступают в церковную кружку или на украшение храма, или на пособие церковникам. Богомольный зырянин всегда готов приставить свечу к домашней иконе, хотя ы и не было особенного побудительного к тому случая, приговаривая: «Авось Бог мне и простит какой грех!» и всегда готов нарезаться вином до омертвения сил во всякий праздник, и даже далеко до обедни. Если некоторые в украшении храмов зырянами видят простое тщеславие, оправдываемое только слишком дальнею, заискивающею целью, все же в ижемцах раз навсегда должно признать положительную честность, патриархально соблюдаемую во всех коммерческих предприятиях. Давши слово, зырянин верен ему до гробовой доски. Этот общий слух основан на множестве повсеместных фактов.

Слепая приверженность к старине, с другой стороны, породила (как и естественно) между зырянами ту простодушную простоту, которая, по народному присловью, хуже воровства и, по общим законам природы,

служит на горе и подчас на несчастие самого простодушного простака. Так, зыряне, любя принять и угостить гостя, сами, в свою очередь, сильно любят угощения, полагая в том свое благополучие, и видят уважение к своей личности во всяком поклоне стороннего человека, хотя бы человек этот и делал то преднамеренно, с заискивающей целью. Тут зырянин забывает все стороннее, все свои выгоды и сделки и чтит гостеприимство, как гостеприимство, и забывает (если только не прощает) долг в 6000 рублей (как и сделал один из ижемцев) за то только, что при первом пробуждении его в доме должника были ему готовы лошади, чтобы ехать на завтрак, потом, на обед и на вечернее угощение, всегда обильное, сытное и жирное, и готов даже в простоте сердца прихвастнуть (вернувшись домой без денег, но с подарками) тем почетом, который получил он от толковых и истинно уже хитрых должников своих. Зато скуп он до крайности и кремнем смотрит на все, что закрыто и заперто в его больших, кованых сундуках. Таковы, по крайней мере, ижемские зыряне старого закалу! Они умеют бражничать, умеют и копейку зашибать. Одних замшевых заводов у них насчитывается до тридцати. Никакою статьею произведений печорского края они не брезгают. Птица, рыба, оленьи шкуры, рога, языки, сало оленье и говяжье, масло коровье, песцы, лисицы, куницы, выдры, моржовая и мамонтовая кость (рога), пух и перья, гагарьи шейки - все в руках ижемских зырян, этой смеси коренных зырян с людьми русской крови новгородского происхождения. С товаром своим они везде поспевают: и на Никольскую ярмарку в Пинеге, и на Маргаритинскую в Архангельске, и на Евдокиевскую в Шенкурске, в Кострому и Галич, в Москву и Нижний. Неизвестно, что выработает себе и чем заявится новое поколение, но пусть оно будет так же стойко в данном на честь слове; пусть будет так же изворотливо в коммерческих предприятиях и не гнушается мелочными из них сначала, пусть будет так же патриархально, единодушно и взаимно помогать друг другу; меньше пьет вина, которое положительно гибельно для всякого неразвитого человека, тем более полудикого инородца (самоеды спились окончательно!). Пожелаем, наконец, чтобы меньше обижали они этих самоедов, то есть совсем перестали выезжать с бочками хлебного вина в тундру.

Впрочем, как известно, громадное большинство зырян не только ижемских, но и всех остальных печорских - коренные, так сказать, природные звероловы, уходящие на промысел даже в зауральские леса с бывалым вожаком и в артелях человек до десяти. Берут в лесах все, что попадется: всякого зверя и птицу; но в барышах насчитывают больше всего белку или векшу, кочующую несметнымя стаями по сосновым лесам и кедровым рощам. Когда она «течет», то есть обещает улов, это видят зыряне и по урожаю еловых шишек и по птице клесту. Эта птица - вожак беличьих артелей, а потому, как только она появится, зырянские артели спешат выбрать своего вожака и также идут в сосновые леса месяца на три. Вожака за почет не обременяют никакой поклажей: всю ее раскладывают по артельным нартам. В них: сухари, сушеные пироги с крупой, мука, крупа, сало, а главное - порох, свинец и запасные ружья, всего на каждого пудов до двенадцати. На лыжах и ламбах везут они на себе длинные легкие нарты по крутым спускам гор, по глубоким сугробам. Для того на них зипуны немного ниже колен с меховыми рукавами и рукавицами и старые рваные малицы на тот случай, когда придется переменить белье из той пары, которая взята с собой. Привалы делаются дня через два или три, а здесь и еда: для себя - любимые блины на сале и сушеные пироги, истертые в кашу, которая зовется «рогожей» (да такова и с виду), для собак - беличье мясо. С удачного промысла иной приносит до 500 беличьих шкурок, а хороший стрелок при счастье убьет в один день до 20 штук.

Утром, - говорят они, - как выйдешь, ин - ничего, холодновато. Ну, а как завидел - белку, одну да другую - начнешь поскорее ходить, и станет жарко, как в огне.

По кряжам, то есть по сортам, ценятся в торговле беличьи шкурки и «дошлая» (хорошо выцветшая) белка «зырянка» полагается в лучших сортах и покупается кармолами на пинежской и краснослободской ярмарках подороже прочих сортов. В «зырянах» пушистый хвост белки опытных стрелков не обманывает. К сожалению, только необходимо сказать, что за истреблением лесов и там начали старики опускать головы и поговаривать: «Где куница жила, там теперь, и белки не найдешь».